Ветер целует в губы. слишком острые каблуки в мертвый асфальт, потом плитку, паркет, двери и грубо и резко в тело дрожащее.
а мне бы пить мексидол и все, что не даст погрузиться в себя( читай, уснуть) , и молча молиться на физику теоретическую, и раны чтобы спрятались под тональником, грубые, кровоточащие.
помню и номер телефона и тебя сонного, хотя мне всегда тяжело давались имена и цифры.
помню себя, странную, истеричную, и как возвращались из комы, из комнаты, и слушали децибелы проезжающей электрички
а утром мне казалось что теперь у меня все получится. не так уж и страшно стало писать тебе письма, выворачивая себя наизнанку.
За эти всего лишь четыре недели было так мало меня. Пропадала где то, далекая. Сердце мое дробилось на осколки нашего прошедшего.
ушла потом, одиночество как зонт в прихожей оставила.
Звонки как проклятие, неотвеченные как глупые надежды, принятые как морфий.
Мы остались снимками, которые будь я смелая, могли быть моим сегодня, завтра и навсегда. моя сестра рисовала мертвых котов в рамках, а я прибиваю гвоздями к рукам свои иллюзии в таких же коричневых обложках. наверно это значит, что они мертвы.
я делала вид, что не слышу тебя.
и как эти люди могли быть во мне так долго
чем шире раскрываешь объятия, тем проще тебя распять. так моя сестра сказала.
А сейчас есть ты, оставшийся во всех деталях, мелочах, реакциях. на день. сутки. год.
я боюсь твою рубашку испачкать, когда обнимаю, руками, со стигматами.
а мне бы пить мексидол и все, что не даст погрузиться в себя( читай, уснуть) , и молча молиться на физику теоретическую, и раны чтобы спрятались под тональником, грубые, кровоточащие.
помню и номер телефона и тебя сонного, хотя мне всегда тяжело давались имена и цифры.
помню себя, странную, истеричную, и как возвращались из комы, из комнаты, и слушали децибелы проезжающей электрички
а утром мне казалось что теперь у меня все получится. не так уж и страшно стало писать тебе письма, выворачивая себя наизнанку.
За эти всего лишь четыре недели было так мало меня. Пропадала где то, далекая. Сердце мое дробилось на осколки нашего прошедшего.
ушла потом, одиночество как зонт в прихожей оставила.
Звонки как проклятие, неотвеченные как глупые надежды, принятые как морфий.
Мы остались снимками, которые будь я смелая, могли быть моим сегодня, завтра и навсегда. моя сестра рисовала мертвых котов в рамках, а я прибиваю гвоздями к рукам свои иллюзии в таких же коричневых обложках. наверно это значит, что они мертвы.
я делала вид, что не слышу тебя.
и как эти люди могли быть во мне так долго
чем шире раскрываешь объятия, тем проще тебя распять. так моя сестра сказала.
А сейчас есть ты, оставшийся во всех деталях, мелочах, реакциях. на день. сутки. год.
я боюсь твою рубашку испачкать, когда обнимаю, руками, со стигматами.
